Продолжу то, о чём писал в предыдущем своём посте.
Чем здесь, в больнице, заниматься? Только читать. Но и от книг я уже устал. Тем более, что книги у меня какие-то «кровавые». Так уж получилось, именно такие книги принесли мне друзья.
Холтер. Фото из Интернета.
То какой-то там кровавый телохранитель Кей Альтос. То «пепел Клааса, который стучит в моё сердце» и кровавый кроль Филипп Второй, то опять же кровавая банда «Чёрная кошка». Мирный кажется только молитвенник. Но он написан довольно тяжёлым для понимания языком, потому что писали его не для чтения, а для молитвы. Или вот – свинцовые мерзости сталинизма. Читаю, и на фоне общей тревоги и подавленности выходит ещё тошнее. Потом читаю Акунина. Читаю "Сокола и Ласточку", потом "Детскую книгу". Это уже получше. И с удивлением замечаю, как же всё-таки широк его мир. Сын хотел принести ноутбук, но я сам отказался. Почему-то не захотел свежей информации. Может быть, я подумал, что именно от неё все расстройства. Лучше буду смотреть на закат за окном. И теперь не узнаю, взяли или нет наши город Лисичанск.
Иногда врачи говорят, что не волнуйтесь, отдыхайте. Для кого-то это вынужденное больничное безделие и впрямь отдых. А для меня и грустно, и страшно. Сезон ведь. Не заготовим бересту – чем дети зимой заниматься будут? Конечно, друзья помогут. И уже помогают. Аля уже несколько раз ходила в лес за берестой во главе довольно большого коллектива добровольных помощников. Огромное спасибо друзьям за помощь и слава Богу, что друзья у нас есть. Но как-то стыдно эту довольно тяжёлую работу перекладывать на других.
Кажется, что на природе, в труде, быстрее выздоровеешь, чем в этой клетке, на таблетках. Это ж привычно, Голова заболит - иди покатайся на велосипеде и всё пройдёт. Если давление подскочит – опять же на велосипеде покатайся. Или иди погуляй и всё пройдёт. И всегда боль отступала, не выдержав соревнования со свежим воздухом и работающими мышцами. А сейчас…
Все эти обследования – исследования. Кажется, что они идут по нарастающей. От менее жутких к более. Сначала просто УЗИ сердца и внутренних органов. Компьютерная томография. Потом холтер. Что за холтер? Перед ним спрашивают:
-А у вас грудь волосатая?
Прямо как в том анекдоте.
-У вас грудь волосатая?
-Да.
-Так и запишем – шубу не выдавать.
А волосы на груди имеют значение потому, что без волос присоски лучше держатся. Их крепят на тебя не просто так, как присоски для кардиограммы, а ещё приклеивают к телу специальным клеем. Этот клей потом долго не смывается. Вешают на тебя небольшой пульт на ремне. Кнопка. Начнёшь подниматься по лестнице – нажми кнопку, закончишь подниматься – ещё раз нажми. И сосчитай ступеньки. Это снятие данных работы сердца под нагрузкой. Я добросовестно считаю ступеньки. Пять этажей. Девять пролётов по 11 ступеней, один пролёт – 10 ступеней. Итого сто девять. Ночью холтер снимать не нужно, нужно спать в нём. Ночью он тоже записывает ритмы сердца. Я же не усну в этой сбруе – с тревогой думаю я. Нет. Уснул.
Перед кабинетом, где снимают кардиограммы, небольшая очередь. Сидят пожилые женщины, разговаривают.
-А когда нам карточки на машину давали…
Интересно, когда их там давали? В восьмидесятые, в девяностые?
-Знакомая тогда попросила у нас сорок тысяч на неделю. Им карточка раньше пришла. И неделя прошла, и месяц, а деньги всё не отдаёт. Очередь же подходит. И если у тебя нет денег, то карточку на машину отдадут другим. Потом она отдала конечно деньги, но хоть бы шоколадку нам подарила. У нас ведь и проценты пропали.
Да уж, в разных мирах жили разные жители маленького города Новоуральска. Нашей семье никогда и никаких карточек на машину не давали. Я даже и не знал, что такие существуют.
А ещё говорят что-нибудь вроде:
-Знаете, в Ноябрьске в больницах все каши на молоке и на масле. И сосисок нет. А всё котлеты паровые и курица.
Ну, у нас не Ноябрьск, хотя курица тоже попадается. А про масло спрашивают:
-Вам масло в кашу или на хлеб?
-Мне на хлеб – всегда говорю я.
А кто-то начинает разговоры про то, что неплохо бы масло класть и туда и сюда. Но у нас опять же не Ноябрьск.
Процедуры становятся всё изощрённее. Надо идти кишку глотать. Исследование желудка – это тоже часть чего-то необходимого.
-Как вы переносите лидокаин?
-Да вроде нормально.
Мне брызгают в рот какой-то гадостью, наверное, тем самым лидокаином. Вставляют в зубы какую-то втулку. И начинают пропихивать сквозь эту втулку ту самую кишку. Прямо в желудок.
-Сделайте глотательное движение.
А я не могу, не глотается. Кашляю. Кажется, что горло сопротивляется и пытается вытолкнуть из себя непрошенную гостью.
-Не дёргайтесь, она же вам не мешает дышать.
Постепенно дыхание наладилось. Я думал, что меня вырвет, да нечем. Ведь ни есть, ни пить до процедуры нельзя. А потом, уже после процедуры, я вспомнил про казнь викингов. Один из их королей хотел обратить своих подчинённых в христианство. А кто упорствовал, того он казнил. Казнь была такая – в рот преступнику засовывали гадюку. И эта гадюка где-то там, в глубине желудка кусала несчастного язычника. Запихивали эту гадюку так глубоко исключительно для надёжности. Ведь если она просто укусит человека за палец, он может и выжить. А вот если в желудок, то уже с гарантией. Кишка, которую глотают, здорово напоминает эту самую гадюку. Длинная, тонкая, гладкая, чёрная. И блестящие глазки на конце – фонарик и видеокамера.
Туалет у нас без задвижки. Кардиология же, вдруг кому плохо станет прямо на унитазе. Пока дверь ломают, пройдут драгоценные секунды, и человека могут не спасти. А для иллюзии уединения к стене примотана длинная упругая трубка от капельницы. Накинешь её на ручку двери – типа закрылся. Но «если что», твоё призрачное уединение могут нарушить в момент.
Конечно, многое у нас в больнице запрещено. Из отделения не выходить, с родными не встречаться. Это из-за ковида. И даже мыло на раковину класть нельзя по каким-то неведомым мне гигиеническим соображениям. Выходить из отделения и встречаться с родными хоть и запрещено, но ведь понятно, что больные просто вымрут от тоски в своей клетке как мамонты, если не будут видеться с людьми «оттуда». К тому же, ковид, он то ли есть, то ли его всё-таки нет. Точно никто не знает. Аля приходит ко мне, и мы долго сидим внизу, на улице, на скамеечке и разговариваем. Охранники смотрят на нас косо, не говорят ничего, но под косыми взглядами мне неуютно. Раза три приходили друзья - блогеры. И за это им огромнейшее спасибо.
А по телефону я разговаривал в эти дни так много, как никогда раньше. Рука устаёт держать этот телефон. Раньше же я редко говорил по телефону дольше тридцати секунд. Скажешь, что я там-то, делаю то-то. И всё. А тут все разговоры про строящийся дом. Аля без меня контролирует работников, которые заливают фундамент. А дело это неприятное настолько, что даже и писать об этом фундаменте не хочется, хотя к сегодняшнему дню его успешно залили.
Выключатель ночника в палате легко спутать с кнопкой вызова медсестры. А она бежит и несёт трубку, чтобы дышать кислородом. А сигнал звучит громко, на весь коридор. Или кому-то плохо? Или кто-то ошибся? Мне поначалу тоже предлагали подышать кислородом. Я отказался. Может быть, зря. Может быть, стоило бы попробовать, каков кислород на вкус.
В моей палате остался я один. Одного моего соседа выписывают, другого отправляют лечиться дальше, в Екатеринбург. Тот, которого выписывают – спокойный и радостный. Ему ехать в отпуск. Он заболел как раз перед отпуском. Тот, которого отправляют в Екатеринбург – тоже спокойный, но грустный. Приезжает скорая, санитары. И увозят человека далеко. Туда, где работают хирурги-кардиологи. Делать шунтирование. Тогда я ещё не знал, что это такое. А что будет со мной? Меня куда? Говорили, что пройдёт десять дней и выпишут. Прошло двенадцать. И ещё два. Я-то думал, что поставят все десять капельниц, по капельнице в день – и домой.
Ночью привозят знакомого. На соседнюю койку. Он лежал всю ночь и ворочался. Не спал. Перепады давления, аритмия, боль. И не знаешь, о чём говорить с человеком, который чувствует себя гораздо хуже, чем я.
По коридору идёт какой-то мужик, навстречу медсестра:
-И чтоб в палате у вас был порядок!
-Нет я…Всё в кошках – сказал мужик
Да уж. Если и вправду сюда кошку притащить – это какой же скандал будет. Как они её будут ловить, как бегать будут. Мы однажды в родной СЮТ кота принесли. Тоже нам потом было. Хотя это и случилось в ту благословенную эпоху, когда в СЮТ ещё пускали с собаками.
Погода плохая, дождь. Лежу один уже в трёхместной палате. Опять один остался я, а больше дождь и ни… И уже не верится, что где-то есть кошки и собака Белка.
С каждым днём я всё грустнее и всё сильнее боюсь. Боюсь я этих операций, шунтов, да и просто пребывания здесь – боюсь. Хотя бояться нужно лишь того, что умрёшь без покаяния. Но страх сжал сердце. И отпустит ли? И не знаешь, что больше страшит. Боль, бесконечные дни в больничных коридорах. Или крайне правильная, «растительная» жизнь сердечника? Почти инвалида. И водки нельзя, и колбасы - не рекомендуется. И чай только зелёный. И все разговоры о том, «какой триглицерид лучше помогает». Или не триглицерид, а вовсе трифениламид. Сейчас-то я и не знаю, как многие лекарства называются. А тут узнаю наверняка и буду рассуждать об их достоинствах и недостатках уже профессионально. Всё надеюсь на завтрашний день. Вот свозят на томограф, и там увидят, что я не настолько и болен, и отпустят. И фраза доктора:
-А может в тридцатой место будет?
Сказали – катеттер поставят. Для КТ, для закачивания в кровь контрастной жидкости. Сначала грустно было – и так ведь весь исколот. А поставили – ну и ладно. Многие у нас с ними ходят. Завезли меня в томограф.
-Поднимите руки вверх, сейчас контрасик будем вливать. Только от него может быть горячо.
То, что «может быть горячо» -это нестрашно. Такое уже было со мной. Горячо бывало от капельницы. Ещё давным-давно, двадцать лет назад, когда я болел воспалением лёгких. Лежу. В глаза мне светит слабенький лазер. Хоть и слабенький, а неприятно. Отворачиваю лицо в сторону. А томограф начинает крутиться вокруг меня с характерным гулом. Перед глазами пиктограмма – лицо человека с открытым ртом. И голос:
-Вдохнуть и не дышать.
Через двадцать секунд:
-Дышите нормально.
И так несколько раз. А от контрасика становится жарко сначала на языке, потом почему-то в заднице. Кровь-то ведь везде бежит, по всему телу, и там тоже. Тепло в районе пятой точки всегда подозрительно -не обосрался ли я. Вроде нет.
На другой день:
-Собирайте вещи. Сейчас за вами приедет машина и вас повезут в Екатеринбург.
-А там?
-Там вам проведут инвазивную коронарографию и по её результатам в закупоренный сосуд поставят расширяющий стент.
Меня уверили, что коронарография и стентирование – это быстрая и безболезненная процедура, которую проводят под местным наркозом. Это почти как «глотание кишки». Только теперь «кишку» будут вводить не в пищевод, а в артерию и проталкивать до самого сердца. И она, конечно, будет гораздо тоньше. Два миллиметра всего. На конце этой штуки будет крошечная трубка-сеточка. Стент. Её введут в то место сосуда, где он наиболее сужен и подадут воздух под давлением. Сеточка расширится, а с ней и сосуд. Сосуды у меня расширятся, кровь сквозь них будет проходить свободно и самочувствие сразу же улучшится. А потом меня сразу выпишут.
Санитар говорит:
-Это как флюорография. Совершенно конвейерная операция. Одного человека увозят, другого завозят.
Я собираю вещи, складываю в пакеты футболки, носки, бритвенный станок и недоеденное печенье и спускаюсь к машине. Внизу стоит Аля и плачет. А санитар всё говорит и говорит, о том, что у них многие подверглись этому стентированию, а кое-кто даже и шунтированию. И ничего страшного. Все здоровы, живут нормальной жизнью и таскают тяжеленных больных по лифтам и коридорам как ни в чём ни бывало.
-Лучше ехать лёжа, а то трясти будет – говорит мне санитар и закрывает дверь машины.
Ну вот. На этом разрешите закончить вторую часть моего повествования. Будет ещё и третья часть – екатеринбургская.
Journal information